Линор Горалик: «Я работаю на стороне текста»

Двадцать лет Дмитрий Кузьмин издаёт все мои поэтические сборники и сборники прозы на грани поэзии. Большой прозы у меня совсем немного, и я всегда отдаю её первому издательству, которое её хочет.

Я стала гуглить и поняла, что в общественном пространстве никакой информации по этой теме нет. Я сделала запросы в архивы, но выяснилось, что никакой архивной информации тоже не существует. Есть только одна докладная записка, о которой я пишу в послесловии к роману. Эта записка адресована человеку, который отвечал за одну из барж, на которой эвакуировали людей из больницы.

С тех пор я шестнадцать лет пыталась этот роман не писать. Я была уверена, что он мне не по силам. Я бесконечно думала об этом сюжете, и в июне 2021 года он начал есть меня изнутри. Я поняла, что буду его писать, что у меня нет выбора. Меня отговаривал мой врач, мои друзья. Меня отговаривала я сама, потому что я была уверена, что попытка написать этот роман добром не кончится. Но в какой-то момент еще понятнее мне стало, что попытка не написать этот роман тоже добром не кончится. И в результате я его написала.

Роман написался быстро по времени, но не по часам. Обычно я пишу по паре часов в день, и таким образом я бы написала его за несколько месяцев. Но этот роман съедал меня так, что я писала его каждую свободную минуту. Я вставала в пять утра и начинала над ним работать. Я работала по 7-8 часов в день.

Обычно, когда я пишу большую прозу, я строю таблицы в Excel, в которых планирую и продумываю линии сюжета, линии каждого персонажа, свожу их вместе. На пересечении я продумываю, как будут взаимодействовать линии сюжета и линии каждого персонажа. Потом я разбиваю это на логические кусочки, а кусочки свожу в главы.

Конкретно с этим романом была какая-то другая история. В романе есть момент, когда герои ждут приказа об эвакуации и находятся в лимбе, в неведении о том, что с ними дальше будет. Почему-то мне было важно писать без этой большой таблицы, и пока они не знали, что будет дальше, я тоже не знала, что будет дальше. Первые восемь глав я писала без большой структуры романа, и мы вместе с героями находились в этой неопределенности. Когда они получили приказ об эвакуации, я начала строить роман как обычно.

Я знала, как закончится мой роман, но технически финал поменялся. Есть первая версия книги, в которой отличается одна ключевая фраза. Там есть один лишний кусочек. Этот кусочек я убрала на следующий день, после того, как закончила роман и чуть-чуть переделала последнюю фразу.

Выбор объема формы зависит от того, насколько глубоко я хочу простраивать и прописывать подробности, сюжетные линии. Передо мной никогда не встает вопрос: это сверхкороткая проза? Или рассказ? Или повесть? Или роман? Я чувствую, насколько глубоко я хочу выстроить мир по тому, насколько глубоко я сама хочу в него погрузиться. Сразу после романа «Имени такого-то» я писала повесть, которая называется «Дансен». Я твёрдо знала, что это повесть, потому что я представляла себе глубину погружения.

В случае с «Имени такого-то» мне было ясно, что я не могу писать документальный роман, в первую очередь, потому что у меня не было достаточно документации. Во-вторых, я просто не хочу, чтобы этот роман был документальным. Мне важно было сохранить канву развития событий документального материала, но не каждый шаг героя. Мне важно было сохранить документальные обстоятельства, но не документальные детали.

Если ваш роман основан на реальных событиях, архивы уничтожены, участники — старенькие, скажите себе, что вы пишете не документальный роман, а роман вдохновленный реальными событиями. Для этого не обязательно, чтобы события, описанные вами, были целиком и полностью реальными. Можно сохранить канву, но сделать художественные допущения.

Я не редактирую свои тексты вообще. Я пишу текст, и он закончен. Потом я работаю с редактором, мы доводим текст до конца. Я не редактирую тексты бесконечно, я не редактирую их совсем.

Мне очень тяжело и неприятно перечитывать свои тексты. Берёт ужас, что всё говно. Это ужасно, это нужно выкинуть. Всё надо переделать. Стыдно, страшно. Не могу. Поэтому я не делаю этого никогда. Исключение составляют стихи, с которыми ты работаешь раз, другой, третий, пятый, бесконечный.

В последние годы над всеми моими книжками работает великий редактор и переводчик Настя Грызунова, без которой мои книжки были бы в разы хуже. У Насти не только потрясающее чувство языка, но потрясающее чувство текста и чувство книги. У нас есть совпадение видений, мы одинаково понимаем текст и книгу. У меня не бывает с ней расхождений почти никогда. Её слово для меня закон. Если Настя говорит, что что-то не так, значит что-то не так. Я её слушаюсь фактически во всём. Она точечно отмечает, где нужны правки, и я только по этим точкам прохожусь, чтобы не перечитывать свой текст, потому что мне это тяжело и неприятно.

Редактор отмечает, где есть фонетические огрехи, где есть логические огрехи, где есть повторения слов. Все проблемы отмечены разными цветами, и я иду по этим проблемам, правлю, отвечаю на комментарии.

Есть две категории книг, которые я читаю в очень большом количестве. Есть книги по теории моды, которой я занимаюсь, и это параллельная жизнь. И я читаю книги по маркетингу. Я маркетолог, и это необходимо. Самая полезная книга по маркетингу — «Маркетинг от потребителя» Роджера Беста. Она блистательна.

Когда я могу и успеваю, я читаю нон-фикшн и поэзию.

Прозу я, к своему огромному сожалению, не читаю уже очень много лет. Не потому что у меня есть какие-то претензии к современной прозе, а потому что у меня какая-то идиотская идиосинкразия, с которой я пытаюсь бороться. Я очень люблю Гайто Газданова, особенно, «Ночные дороги», «Вечер у Клэр». Я так люблю «Бесов» Достоевского, что я их ненавижу. Я очень люблю «Анну Каренину». Я страшно люблю Лескова. Набоков — это отдельный разговор, я даже не могу произнести здесь слово «люблю», это какая-то мучительная страсть. Это не книги, которые я люблю, это книги, с которыми я состою в сложных отношениях.

У меня есть любимая книга, которую я не могу перечитывать, потому что она очень тяжелая. Я перечитывала её очень много раз, а теперь больше не могу. Это «Возвращение в Брайдсхед» Ивлина Во. Это великая книга о любви, но не любви романтической, а о любви человека к человеку, людей к людям, о том, что любовь бывает чудовищно разрушительной.

Я маркетолог, и у меня есть клиенты. Мой рабочий день с 10.00 до 18.00 — это рабочий день маркетолога. Я зарабатываю себе на жизнь и делаю это не текстами и картинками. Я встаю в пять утра, занимаюсь текстами и картинками, потом работаю, а потом снова занимаюсь текстами и картинками. Это тяжелый режим. Когда я писала «Имени такого-то», у меня была передышка в работе с клиентами, и это позволило мне больше работать над романом. Мне повезло, я — человек, который, может работать много.

Я пишу каждый день по два часа за редкими исключениями. После окончания работы над произведением, я почти сразу приступаю к следующему. Могу дать себе перерыв два-три дня.

Я начала работать маркетологом раньше, чем стала писать стихи.

Литература не кормит. Маркетинг — это моя работа, и мне повезло, что я ее люблю.

Я преподаю теорию моды в Вышке и в Шанинке. Я постоянно пишу в журнал «Теория моды». Сейчас у меня выйдет книга эссе по теории моды в издательстве «НЛО».

У меня плотный график, и я очень редко выхожу из дома. Я не люблю покидать квартиру. Ко мне приходят мои близкие. Я живу офлайн и онлайн, в книгах и фильмах. Я часто не очень хорошо себя чувствую, я часто не очень здорова. У меня есть специальное подвесное кресло, в котором я наполовину лежу и работаю.

У меня довольно тяжёлое биполярное расстройство. Я принимаю пять психиатрических препаратов и как-то функционирую.

Я с наслаждением смотрю мультики. Я всегда смотрю «Симпсонов». Я смотрела всех «Симпсонов» и продолжаю смотреть «Симпсонов». «Симпсоны» — великие, на мой взгляд. Сейчас смотрю Archive 81. Я годами смотрю все ответвления сериала «C.S.I.: Место преступления». Все, абсолютно все! Мне даже не стыдно.

Я не аудиал. Если я ничего не делаю — ем, хожу, готовлю, или рисую, то я слушаю аудиокниги. Я не слушаю музыку никогда.

Я переживаю писательский синдром самозванца каждый день. Мне кажется, что я ненастоящий писатель. Я работаю на стороне текста и так справляюсь с этим. Я работаю не над своим писательством, а над своими текстами.

Мне всегда страшно выходить в публичное пространство. Даже сейчас я очень нервничаю. Я вспоминаю свои первые выступления, и мне всегда было очень тяжело. До сих пор не привыкла. Как я с этим справляюсь? Можно выпить немножко. Говоришь себе, что ты не такой значимый человек, чтобы тебя так уж сильно разглядывали. Всё это не так уж много значит.

Мне очень важна поддержка писательского коммьюнити. Важно знать, что есть другие люди, занятые этим неблагодарным делом. Им не всё равно, что делаешь ты, и тебе не всё равно, что делают они. У вас есть чувство плеча.

Я восхищаюсь людьми, которые берутся за это дело, потому что я знаю, насколько оно выматывающее, тяжелое, утомительное, неблагодарное, рискованное, требующее от человека напряжения сил и напряжения всех личных ресурсов. Я восхищаюсь каждым, кто хотя бы пробует этим заниматься.